Мы ответственны за тех, кого приручили. Эта фраза была применима не только к милым животным и разнообразным прирученным нами тварям. Это же относилось и к людям. К тем, к кому мы слишком хорошо относимся, к тем, кто нам небезразличен. Их ответственность становится нашей. Мы раздееляем их радость, помогаем в беде. Любая их проблема автоматически становится нашей проблемой. Поэтому Руфус к своим сорока годам не обзавелся кучей различных людей, которым мог бы (да и хотел) прилететь на метле (только подумать) в три часа ночи. И пусть к Миллисент он в данный момент не на метле прилетел, а на своих двоих добрался, а на дворе часы чуть дрогнули за полночь, а не близились к утру, это все равно было знаком широким и кричащим.
Да и дело не могло больше ждать. Каждая минута, даже ночью, играла свою непосредственную роль. Никто не знает, что будет утром. Не знал и Скримджер. Хотя честно пытался прогнозировать, ничего достаточно оптимистичного в голову не лезло. И это совсем не потому, что работа аврором убила в нем оптимизм. Он здраво оценивал риски и прекрасно понимал, чего эта проволочка будет для него стоить. И чего она будет стоить Миллисент.
В лучшем своем стиле, он считал, что со своим проблемами мог бы справиться сам. Любое начальство исправляло "ошибки" в бумагах, умело подделывали подписи, могли заменить экспертизу. У них была масса возможностей под сводами своих великолепных старых кабинетов. Но вспоминая о Министре, Руфусу становилось не по себе. Предательство авроров - дело скорее типичное, оно уже практически никого не удивляет. Время от времени заголовки приукрашивают реальность ради потрясения читателей, но не больше. В реальности обычно все куда более гладко. Они хорошо проверяют своих волшебников, но никто не говорит о том, что среди авроров не бывает людей, которые рискуют обмануть систему и у них даже это какое-то время получается. Для Руфуса скандал в его отделе стоило репутации. Это немало, учитывая постоянное шатание ножек его кресла кем-нибудь вообще.
Бэгнольд теряла намного больше. И Руфус, как не просто начальник отдела Аврората, но как и друг, должен был ей помочь. Должен был ее защитить. А от чего, в принципе? От того, каким дураком сейчас выглядит ее сын? От провокационных вопросов журналистов? От слухов? Он мог защитить ее от темной магии, но от человеческого фактора ей магия никакой защитой не станет.
Они ведь сами приняли эти законы. Законы, которые прямо указывали на то, что перед ними любой человек равен. И если он должен быть осужден, он будет. Если он нарушил закон - он несет за это публичную ответственность. Послабление в таких вещах вызывает диссонанс, общественное осуждение, скандалы. Ни то, ни другое Миллисент не нужно было. Она должна была придерживаться своего пути, но чем придется пожертвовать?
Где заканчивается человечность и начинается профессионализм?
Где они должны перестать быть людьми, чтобы оставаться на своих местах?
Так уж получилось, что ее сын сейчас подводил под черту достаточно людей, чтобы это дело оказалось мирно замятым. Будь он сыном кого-нибудь другого, все это можно было бы урезонить, но попытки открытых махинаций с фамилией Бэгнольд могут превратиться в ударяющую молнию.
Нельзя рыть себе могилу, Миллисент - вот чего хотел сказать ей Руфус. Он стоял на ее пороге, на улице гуляла ночь. И им нужно было за ночь придумать, как не сломаться и не сломать окружающих. И это вовсе была не школьная шалость, а настоящая жизнь.
Они перетерпели многое в своей судьбе. С многим могли справиться.
Но не сказать, что при всем этом Руфуса раздражало то положение, в котором они все оказались. Хотел ли Руфус помогать Стивену? Он был неплохим аврором, лишний раз Руфус его не нахваливал, его мать и без того наверняка преувеличивала способности своего ребенка. Но... Руфус дал бы ему сполна, если бы это случилось с кем-то другим. С другим аврором.
Удивительно, как быстро профессионализм становится субъективизмом. Как рабочее превращается в личное. Как равный для всех закон обретает гибкость. Только слишком у всего этого высокая цена. И готовы ли они платить во всём этом...
Был ли у Министра вообще выбор?
Начался ливень. Скримджер, пересекающий темную улицу, освещенную редкими фонарями, накинул на себя плащ и закрыл голову. Для полноты картины не хватало еще грома и молний, но и те не заставили себя ждать. Начальник отдела Аврората содрогнулся, когда прямо над ним прогремел гром, как Мерлин, ударивший тяжелым кулаком по небу, а оно пошло в ярких трещинах зарницы.
На крыльце хозяйского дома, он смог отряхнуть с себя стекающую крупными каплями дождевую воду. Вместо стука, он громко потоптался у порога, откровенно и устало вздыхая, почти драматично и артистично, ровно в тот момент, когда Министр Магии открывает для него дверь. Там, внутри дома, было тепло, горел желтый, приятный свет. Но там их ждал не самый лучший разговор. И не самый быстрый.
Хотел ли Руфус там спастись от грозы? Нет, пожалуй он остался бы на улице, но: - Обожаю бывать у тебя дома. Каждый раз начинается дождь, град, метель... дети в Азкабане.
Скримджер даже не улыбнулся и даже такое простое слово, как "обожаю" прозвучало отстранено "по-министерски".

В пустой квартире Миллисент всегда было тепло, не надо быть сыщиком, чтобы это понимать. А еще не надо быть психологом, чтобы догадаться, как одно может замещать другое. Как вынужденное одиночество, которым себя Бэгнольд окружила превращается в тепло, которым она пытается залатать дыры в собственной душе. Руфус давно знал министра, еще до того, как эта женщина приняла "министерский постриг" и полностью посвятила себя служению магической Британии, забыв о том, что у нее есть еще человеческие обязательства, да и вообще она, по сути, простой человек.
Так казалось со стороны Скримджера и мнение его нисколько не претендовало на звание самого правого. Но теперь, когда вместо Министра вдруг видишь уставшую, потрепанную за день, вымотанную душевно и эмоционально женщину, как никогда убеждаешься в том, что она слишком много сил отдает работе. А кто из них не отдает? Вся трагедия в том, что как они оба замечают соринки в глазах друг друга.
Тем не менее, аврор пришел сюда совсем не для того, чтобы Миллисент осуждать. В том, что Стивен попал в такую ситуацию, конечно, была и ее вина, как матери. У нее были дети, но в то же время, Бэгнольд всегда преподносила себя, как человека, у которого нет семьи, так, снова, казалось со стороны. Счастливая семья Бэгнольдов распалась, когда погиб ее муж, а держаться за руины или потчевать на пепле - это не то, что должен делать Министр. И Миллисент это прекрасно понимала.
Железная леди никакой железной, на самом-то деле, и не была. Ледяной скорее, но лёд растопить проще, чем плавить металл. За один день Милдлисент превратилась в женщину, которую захотелось утешить. Обнять, да сказать, что все будет хорошо. Только хорошо - не будет. И они оба это понимали.
Беда, в которую вляпался ее сын, была больше, чем просто "деловая неприятность", это было настоящее горе для любой матери и нервотрепка для любого начальника. Если бы дело вязали о ком-то другом, у Руфуса было бы четкое мнение на сей счет, но это Стивен Бэгнольд... человек, с которым он так и не нашел общего языка, но который весьма близок женщине, которую Руфус любит.
"Весьма близок". Паршиво звучит, когда идёт речь о матери и сыне.
- Иногда мне кажется, что стоило бы опаздывать - чуть улыбнулся Скримджер и снял промокшее пальто. За окном лило, как из ведра - очень типично, создает хороший, толковый и довольно тематичный фон их будущему разговору. Хотя глава аврората где-то там в подкорке сознания молит себя не начинать обсуждать то, ради чего он вообще сюда явился. Обычно он пьет из бокалов этого дома совсем не из-за того, что на душе скребут коты.
Он лично написал ей письмо. И руки его нисколько не тряслись. Как и днем, Руфус был разозлен, раздражен на всё, чего им всем учинил единственный наследник Бэгнольдов. Его раздражала эгоцентричность Стивена, его порывистость, его эмоциональность и зачастую - глупая, безрассудная храбрость, упрямство, которое досталось ему от Миллисент настолько полыхала, что теперь он ждет приговора под отделом Тайн, в клетке с десятком авроров по углам.
И если мальчик еще верит в волю Мерлина, пусть молится, как только умеет хорошо.
Но это раздражение не могло даже тенью лечь на лицо Скримджера. Он ни словом, ни действием, ни выражением лица не давал Миллисент понять, насколько его задевала вся эта суета. Его проблемы сильно отличались от проблем Бэгнольд. У него не было детей и он даже понятия не имел, насколько за ним может болеть душа. Даже если дети эти свободны, как воробьи.
Он принял налитый огневиски и кивком поблагодарил. В пору было хорошенько выпить, но так и не приложил стакан к губам, затяжно и глубоко вдохнув горячего воздуха.
В доме Милли было не просто жарко, порой здесь было душно.
- По моему приказу к Стивену никого не пускают, если тебя это тревожило - ее много чего тревожило, но с чего-то надо начинать. Не очень хорошо было с порога бросать ей в лицо "да ты хоть понимаешь, во что втянул нас твой сын!" и прочее-прочее. При всей жесткости этого человека, Руфусу сейчас, в данный момент, хотелось быть деликатным.
- Из соображений... безопасности - и по тем соображениям, которые Скримджер Миллисент не доверил бы в трезвом уме.
Надо было как-то подводить черту. Сейчас перед ним был совсем не успешный политик, который искусно владеет тайной и силой слова, не оратор, который мог бы поставить лежачих на ноги.
- Послушай, Миллс, - так и не сделав ни одного глотка, он отставил огневиски в сторону, поднялся на ноги. Маленького, почти интимного касания руки хватило, чтобы не врываться вихрем в личное пространство, но дать понять, что ему тоже хочется ее поддержать. - Дело сшито красиво. Вина Стивена очевидна. Ты знаешь своего сына лучше,
чем я знаю своего подчиненного - совершенно нечаянно в его голосе заблестело предательское раздражение - я не знаю, чем мы можем ему помочь.
А по глазам видно, что знает, просто не хочет говорить. Руфус Скримджер тоже умеет быть жестким, даже если дело касается небезразличных ему людей.

На миг Руфусу показалось, что слова "глупый мальчишка" прозвучало в его адрес. Вспоминалась школа, те самые дни, когда Миллисент говорила Руфусу о том, что он поступает, как полный кретин, а умела вставить нужные слова и надавить на чувство справедливости, горделивости и многих других чувств. Но теперь она говорила своим типичным тоном холодного сожаления совсем не Руфусу, а Стивену, который все равно всего этого не услышит. Если бы Скримджер только знал, что в голове у этого юноши, чем он думал, когда нападал на Элис, чего он хотел добиться ненужным, никому ничем не помогшим сопротивлением, ему бы проще было найти слова, чтобы Миллисент ответить. Но Руфус не знал. Да и не хотел знать. Он не хотел лезть в душу Стивена, не хотел даже пытаться примерить его теперешнее состояние подвешенности на себе, ему не хотелось сострадать ему. Как и прежде, Руфус считал, что Бэгнольд заслужил это, что ни в каком сочувствии он не нуждается лишь потому, что явился сам виновником своего горького торжества.
Другими словами - он сам виноват. То, что он был сыном Миллисент не меняло практически ничего, потому что Стивен не занимал никакой высокой должности и его ждет такая же справедливая кара, как и многих других, кто подумал, что поднять руку на аврора - хорошая идея. Он не смог в результате защитить ни себя, ни девушку, которую защищал.
Он под черту подвел многих людей, в крошки превратил их доверие, разбил сердце. И ради чего? Ради того, чтобы защищать человека, который тоже совершил преступление? Все в этом деле казалось какой-то несусветной чушью.
- Если суд посчитает вину Стивена доказанной - Руфус не хотел отводить глаза, если Миллисент могла что-то там в его взгляде прочитать, то пусть читает. Читает, что ему нисколько не жаль ее сына, что он абсолютно разочарован в нём, как в авроре. Единственная причина, по которой он сейчас находится в этом доме - Миллисент Бэгнольд.
И все-таки, он с шумом выдохнул набранный только что воздух. Ей больно и этого никто не изменит, нет от этого снадобья, нет лекарства. Нет заклинания, чтобы залатать брешь в душе или собрать ту часть сердца, которая принадлежала Стивену. Миллисент разбита, но в то же время, она понимала всю серьезность ситуации и не опускалась до того, чтобы лечь на живот и убиваться в слезах. По крайней мере, никто не умер.
"Никто не умер". Ни виновница торжества, ни глупый мальчика, ни авроры, которым они сопротивлялись, ни жертва первоначального нападения. Все живы и все будут давать показания. Руфус в том числе. И Миллисент, как мать преступника.
И что здесь надо было сказать? "Да, Миллисент, твой сын преступник? И тебе придется жить с этим", так не надо было говорить - все ясно по взгляду Скримджера. Или попытки разубедить ее, выгородить мистера Бэгнольда, сказать, что он всего лишь заложник обстоятельств? Нет. Потому, что неправда. Стивен не был заколдован, Стивен отдавал отчет в своих действиях и в его безрассудных поступках виноват только он.
А его мать... его мать виновата лишь в том, что не уследила за ним. Если за таким кабаном еще можно было уследить.
- Суть в том, чтобы не лепить что-то из детей, Милли - на выдохе сказал Руфус. И, казалось бы, ни его ума дела, у него нет по этому вопросу никакого опыта, но он знал, что говорил. Он знал, ибо сам принимал у Стивена испытание дуэлью, сам видел его настрой, сам был убежден в том, что его кандидатура в стажерах - по большей части попытка быть самостоятельным, делать то, что он считает нужным, а не его железная мать.
В этом Руфус Миллисент осуждал. Но разговор был совсем не о ней.
- Он упрямый, - жестко выговорил Руфус, на мгновение бросив взгляд куда-то в сторону и снова наведя его на женщину - такой же как ты. Это не был упрек, это была правда.
Необходимая им правда, хотя, казалось бы, слишком много горький, обидной, убивающей правды за один день.
Руфус сделал несколько шагов назад, рассекая гостиную команду, сунул одну руку в карман, давая понять, что ему тоже есть от чего закрываться. Они должны оставаться не только людьми, они должны оставаться профессионалами. Вместе прошедшие многие испытания, занимая такие высокие должности, у них попросту нет возможности быть простыми людьми, даже в минуты, когда дружелюбно горит очаг и ничего, кроме домашнего уюта нет вокруг.
Он дал переварить Миллисент услышанное, дал возможность собраться, поджаться и начать думать. Не чувствовать, думать.
- Скажи, ты в курсе личной жизни своего сына? - Он посмотрел на Миллисент таким же усталым, но теплым взглядом, хотя речь его оставалась скрежетом льда. - С кем он встречался, какие чувства испытывал? Скримджер слегка покивал и горько усмехнулся: - А мы в курсе. Только кто бы мог подумать о том, что Рейчел Броган слетит с катушек и решит наброситься на Бёрка?
- Ты не виновата в том, что он сделал. Стивен - взрослый человек и он всеми своими силами, с самого начала... - каждое слово Руфус выговаривал, как кидал камни в еще спокойную воду - давал понять, что хочет сам принимать решения. И я считаю, - он посмотрел себе под ноги и сделал глубокий глоток налитого совсем недавно огневиски. - Я считаю, что он должен понести соответствующее наказание. И все-таки... все-таки где-то клокочет, где-то ноет, стонет, просится наружу.
Нежность, сопереживание, незаметная, но такая необходимая, согревающая любовь, означающая полное соучастие в радостях и бедах того, кого любишь.
- Подумай сама, - попытался он воззвать к разуму Миллисент - Если ты толкнул мальчишку в школе - тебя накажут, если ты сломал своему приятелю нос - прочитают лекцию, но когда ты вырос и стал мужчиной, Миллисент,
за глупости, за идиотское поведение, за упрямство, доходящее до уровня... маразма, - жестко, как кузнец по раскаленному металлу, Руфус стучал каждым словом - ты будешь отвечать, как взрослый человек. Я уверен, что когда он поднимал палочку на Элис Лонгботтом, он полностью был в своем уме и прекрасно оценивал все риски. Неважно, чем он думал в тот момент. Каждый сам выбирает, где ему мозги удобнее держать.
- Пойди спроси, сожалеет ли он? Если ты думаешь нарушить закон... представь, что он здесь. Что он тебе скажит, Милли? Он аврор - его голос стал совсем тихим - он прекрасно знает, что некоторые испытания бывают легкими.
А некоторые... - Скримджер помотал головой, не отводя взгляда от Бэгнольд, - а некоторые - нет.