Пылью под пологом голос мне полоза слышится…
Полные голода очи-золото в пол-лица…
Он зовет меня вниз:
«Родная, спустись,
Обниму в тридцать три кольца!» 

Его не было два дня. Для неё он объяснялся с дедом, гостил в поместье. Для них - пропадал на работе, имея стойкое желание выслужиться перед начальством, когда на самом деле, взяв отгул, в первый же день ступает по знакомым улочкам пригорода Каркассона, плотнее кутаясь в осеннюю мантию и замедляя шаг перед высокой изгородью, покосившейся от времени.
Сухие шапки гортензий, склонившись, метут каменную крошку под ногами, и дверь старой калитки жалобно скрипит, когда Оливер замечает свет в окнах сторожки.
Месье Марше - пожилой старик - выходит на крыльцо, подсвечивая свой путь фонарём на железном кольце. Сухо прокашлявшись, интересуется гостем, не сразу узнавая хозяина. Но уже совсем скоро, заслышав имя, просит пройти в дом, улыбается так, что складки морщин становятся глубже.
Сторожевой пёс при виде Оливера лишь поднимает голову, слабо виляет хвостом, а потом снова затихает.
- Вы проходите, присаживайтесь. Я, признаться, не ожидал.
В небольшом сторожке совсем бедно: в буфете пара гостевых чашек и тарелок, старая софа и магловский телевизор негромко вещает о последних новостях. В старом трюмо несколько колдографий в потускневших от времени рамках. Одна девушка весело кружится, улыбаясь, и машет ручкой, пытаясь сделать книксен.
- Это моя Мари. Вы ведь помните Мари? - заметив, что Сэлвин обращает внимание на колдографию, поясняет сторож. - Вот только недавно окончила Шармбатон. Собирается пойти по стопам своей покойной матери и преподавать музыку. Ох, как виртуозно она играла на вечерах, но Вы, должно быть, и не помните этого.
Старик мечтательно улыбается, углубляясь в воспоминания, но Оливер, увы, припоминает девчушку с трудом. Кажется, та любила повязывать ленты в свои длинные косы. Или, может, он путает её с Роули?
- Прошу, - он выставляет на стол гостевую посуду, фарфоровые чашки издают мелодичный звон, едва касаясь блюдца.
Переминается с ноги на ногу, кажется, не зная, что ещё предложить гостю.
- Всё в порядке. - Оливер мягко улыбается, пытаясь показать, что ничего не нужно.
- Я ведь вас ещё совсем юным помню, - признаётся мужчина. - Я ведь как раз только, как год отработал, когда Вашей матушки не стало.
Почему-то смотрит виновато, кусает губы, переводя тему:
- Хорошей она волшебницей была, Вы очень на неё похожи.
Оливер чувствует, как сжимается горло, а потому ведёт кончиками пальцев по старой скатерти и быстро переводит тему, где интересуется старым поместьем, жалованием старика, затрагивает тему погоды.
Из-за долгого отсутствия практики, иногда забывает слова, извиняется и начинает сначала, а из слов сторожа узнаёт, что дом так и не ремонтировали с того момента, как забрали отца. Что крыша на втором этаже прохудилась от того и стены повело, а каминная труба порушилась и поросла вьюном.
- А ещё через побитые окна зимнего сада, те, что мальчишки деревенские в прошлом году поколотили, повадилась в дом свора собак шастать. Но я их выловил, забил всё досками и старой фанерой.
Он смотрит внимательно, приглаживает рукав помятого пиджака прежде, чем продолжить:
- Если Вы в доме на ночь собираетесь оставаться, то лучше не стоит. Двери там совсем шаткие, да камин не протопить. Если ночевать негде, то лучше у меня.
И Оливер соглашается, ведь идти ему действительно некуда. Да и, пребывая сюда, не представлял, что старый особняк в столь плачевном состоянии.

Под ногами хрустит первый снег, выпавший в этом году непривычно рано. Юноша останавливается у старой яблони, замечая, что несмотря на поздний час, Клементина не спит, а судя по отблескам на занавесях, в гостиной горит камин. Он снимает перчатку и кончиками пальцев трёт переносицу. Делает глубокий вдох перед тем, как пересечь последние несколько шагов до ступеней дома и негромко постучать, зная, что совсем скоро дверь откроется, а на пороге он увидит её, наверняка немного растрёпанную, но безмерно любимую. И стоит ли говорить, что за эти дни он чертовски соскучился, теперь желая только одного - избежать всех вопросов, которые могут быть заданы, постараться унять дрожь в руках и голосе, когда мысли о произошедшем уже тревожными молоточками стучат в ушах, не давая подумать о чём-либо другом.
Но так было нужно.
А впереди уютная гостиная и Бэриш, в объятиях которой он так нуждается.
И когда та появляется на пороге, шумно выдыхает и пытается улыбнуться, ощущая, как по спине бегут мурашки от волны тепла, исходящей из дома, тогда как сам юноша порядком замёрз, только сейчас осознавая это.
- Привет. Извини, что поздно. Я ведь не разбудил?
Когда же он, наконец, привыкнет, что это теперь и его дом?

И мне не жаль теперь, представь себе, не жаль,
В кофейных зернах растворяя наши чувства.
Во мне осталась светлая печаль -
Почти произведение искусства.

Не разбудил.
И не его этот дом - давно пора привыкнуть.
Дверь захлопывается почти сразу, оставляя после себя лишь скрип половиц, очередной порыв ветра и недоумение, повисшее в воздухе натянутой струной. В те самые первые секунды до того, как слышится голос Клементины.
Был и не было.
Укор или упрёк, к которому Сэлвин не был готов, ведь, казалось бы, предупредил письмом о своём отсутствии. Вот только не удостоверился: дошло ли оно. Да и обязан ли отчитываться? Не привык ведь.
Потирая переносицу, понимает, что чертовски устал, пережил слишком многое, чтобы слышать подобное ещё и от той, в ком уже перестал сомневаться.
И потому Оливер шумно выдыхает и проводит ладонью по холодным перилам, ощущая шероховатость дерева. И едва успевает возразить, возмутиться, потому что не доволен происходящим, не заслуживает подобного обращения, как дверь, поскрипывая в петлях, вновь приоткрывается, а на пороге стоит она.
И слова застревают в горле, когда начинает казаться, что это рыжее, закутанное в свитер большего размера создание, наполнено непониманием и обидой, когда бледность кожи, искусанные губы говорят о бессонных ночах и волнении, а веснушки на носу становятся заметны даже в накрывшей город темноте. И глаза... они блестят, словно звёзды на ночном небе, но слишком холодны, чтобы попытаться найти в них хотя бы крупицы тепла.

- В последнее время заметно улучшение, мистер Сэлвин, - женщина, пряча руки в карманы белого халата, семенит рядом, легко лавируя между пациентами, прогуливающимися по коридору.
Это аккуратная и убранная больница, где медсёстры наверняка нежно целуют каждого пациента в лоб, выдавая таблетки, а массивные медбратья заботливо надевают смирительные рубашки и делают уколы, легко приковывая особо буйных пациентов к кровати, одаривая безысходностью.
Её шагов почти не слышно, за окном весело щебечут воробьи, и солнечные зайчики играют по стенам, отражаясь на плакатах с инструкциями и кабинетными табличками.
- Пару дней назад он поднялся с кровати, начиная спрашивать о Фрэнсис. Говорил, что ему срочно нужно её увидеть, описывал синеву её глаз.
Оливер с трудом сглатывает подступивший к горлу комок, кивает в ответ и опускает взгляд, изучая узор начищенной до блеска паркетной доски.
- Вот эта палата, - она легко толкает дверь от себя, проходя вперёд, - мистер Сэлвин, к Вам гости. Только прошу, не долго. Ваше появление может его взволновать.
И снова в ответ лишь кивок, смыкает губы и сомневается, что понимает хоть что-то из произнесённых слов, а когда дверь бесшумно закрывается, быстро окидывает взглядом комнату, не запоминая детали. Лишь игру теплых оттенков, и отсутствие каких-либо мелочей.
Отец же... он сидит на кушетке, сложив руки на коленях. И когда Оливер садится напротив, долго его изучает, будто увидев впервые. И не остаётся незамеченным беспечный взгляд младенца, с осторожностью относящегося к незнакомцу.
Юноша слишком давно его не видел. Скользит взглядом по выступающим скулам, тёмным мешкам под глазами, подмечает седину волос и тонкие пальцы, поджимает губы, замечая обгрызенные ногти, а острые коленки видны даже сквозь плотную ткань больничных штанов.
Но знакомые черты смазываются, человек, сидящий напротив, становится чужим, когда горечь обиды уже пронзает позвонок за позвонком, медленно подступая к горлу, чтобы, накинув веревку, затянуть тугой угол на шее, не позволяя дышать.
- Значит, даже не помнишь меня.
Его голос звучит слишком хрипло и вновь приходится глотать вязкую слюну, когда пальцы уже сжимают древко волшебной палочки.
А за окном поют птицы всё громче, заглушая произнесённое заклятье. Вспышка заклинания отражается в хрустальном графине, что мирно покоится на ажурной салфетке комода, а мужчина, приоткрывая рот, вновь, как ребенок, недоуменно хлопает глазами.
- Мне жаль, - только и произносит юноша, вставая и направляясь к двери.
И уже не слышит, как с губ отца слетает едва слышное: "Оливер".

— Так где?
Она смотрит так, будто видит его насквозь, читает по глазам всю сказанную ложь и прекрасно знает о содеянном.
Лишь поэтому Оливер отводит взгляд и пожимает плечами.
- Мне оправдываться перед тобой здесь? Может, ещё позовём и соседей, пусть и они послушают? Давай же, устроим концерт! Всем ведь скучно сидеть по своим домам и глядеть в эти странные коробки под названием "теле...телевизор"! А тут такое действие! Небось и вещи мои собрала. Постой, у меня же их тут практически нет.
Выплёвывая ядовитые слова к её ногам, понимает, что делает только хуже и потому поджимает губы, вновь встречаясь взглядом с Клементиной и пытаясь говорить спокойнее, но слова сочатся обидой:
- Что ж, если столь важно обсудить это прямо здесь, то я скажу. У меня больше нет отца, пошёл на поправку, а потом... - вновь замолкает, когда слова, словно лезвия, причиняют боль - ...поднялся на верхний этаж клиники и шагнул вниз.
Замолкает на мгновение, чтобы сжав руки в кулаки, спросить:
- Достаточно веское объяснение моему отсутствию? Или мне ещё на колени встать перед тобой, вымаливая прощение? Твоим соседям это точно придётся по вкусу.
А ведь он просто хотел возвратиться домой, окунаясь в тепло гостиной и объятий. Пытаясь скинуть со своих плеч груз вины, обнимая ту, что бесконечно дорога. Ради которой и избавился от отца, боясь непонимания внезапно возвращающегося к жизни родственника. Родственника, который давно растерял свой авторитет, превращаясь в подобие иллюзии и примера, как не стоит жить.
Вот только... разве сам Оливер не такой? Не его извращённая копия?

Ещё глоток - и мы горим
На раз, два, три.
Потом не жди, не тоскуй.
Гори огнём твой третий Рим.
Лови мой ритм.
Танцуй...

Слова, сплетаясь меж собой, грозят обрушиться лавиной, что накроет их с головой, ведь в подобных перепалках, увы, нет победителя, как и нет проигравшего. Для Сэлвина претензии Клементины в очередной раз являются спусковым механизмом, где, не контролируя сказанного, он только усугубляет ситуацию, не думая о последствиях. Собственноручно застёгивает оковы, под тяжестью которых трескается реальность и спокойствие, расползаясь неустойчивыми льдинами, ведомый желанием уколоть побольнее, острым крюком зацепить за живое, пока у собеседника не перестанет хватать слов, как рыба, жадно открывающая рот, чтобы удовлетворить свою потребность в кислороде. И зная, что Бэриш не из робкого десятка, что и её слова подобны стрелам с ядовитыми наконечниками, по глупости своей не пытается сдержаться, съедаемый изнутри обидой, подступающей к горлу и не давая дышать.
В этот раз всё начинается по известному только им сценарию: зрительный зал пуст, а на сцене есть место только двум актёрам. И вот уже зажглись софиты, позволяя теням расползаться по тяжелым занавесям за их спинами.
И упоминая отца, Оливер и не думает о понимании со стороны Клементины, догадываясь, какую логическую паутину из мыслей и доводов успела сплести эта рыжеволосая бестия, с такой холодностью во взгляде встречающая его на пороге.
И не было бы этого разговора, сделай она на шаг назад, за порог, чтобы возможно было скинуть с себя оковы холода, вдохнуть полной грудью и пусть на мгновение, но ощутить себя дома. Как дома...
На языке уже вертятся с десяток слов, которые непременно достигнут цели, а взгляд скользит по тонким пальцам, сжимающим дверной косяк, как медленно, словно во сне, зарождается осознание неправильности ситуации, её нелогичности, едва Бэриш нелепо замолкает, с трудом пытаясь удержаться на ногах, медленно оседает в дверном проёме.
Его маленькая девочка, в любой ситуации желающая казаться сильной.
И пазл, наконец, почти складывается, ведь недостающие детали практически не представляют ценности, и Сэлвин в несколько шагов преодолевает расстояние между ними, не давая Клементине оказаться на холодном дощатом полу тёмной прихожей. Не помнит, как умудряется закрыть дверь, подхватывая рыжую на руки, ведь важно теперь другое и, бережно перенеся Бэриш на диван в гостиной, с беспокойством кладёт ладонь на её лоб, чтобы убедиться в отсутствии жара.
И вблизи ему хорошо видна болезненная бледность кожи, сквозь которую так хорошо просвечиваются тёмные реки вен, неестественные круги под глазами, кажется, их можно легко стереть подушечками пальцев, достаточно провести по ним, надавив посильнее, но усталый вид кричит об обратном, зарождая тревогу в сердце, сжигающую изнутри.
Сэлвин, не думая о последствиях, вызывает домовика по щелчку пальцев, готовый отдать приказ и привести сюда колдомедика, вспоминает о Петре, способной помочь, и внезапная догадка заставляет вздрогнуть, испытывая первую волну подступающей паники.
Животный страх потерять ту, которая несказанно дорога, жизнь которой уже ни один раз оказывалась на одной чаше весов, тогда как над другой Сэлвин покорно склонял голову, отдавая всего себя идеям своего покровителя взамен жизни и безопасности той, лежащей теперь без сил на диване.
Где и что он сделал не так?
Его вина.
И потому он ведет кончиками пальцев по веснушчатой щеке Клементины, говорит спокойно, почти ласково, пока душа выворачивается наизнанку от бушующей тревоги.
- Клемм, послушай меня внимательно, к тебе никто не приходил? Может, просил передать что-либо? - Ведь угасающее состояние девушки так похоже на последствие какого-то из проклятий. - Мне нужно знать и быстро.
А домовику, покорно ожидающему приказа, велит привести колдомедика, только медлит с уточнением, хватаясь за голову и путаясь пальцами в непослушных волосах:
- Семейного, - добавляет не сразу, всё-таки решаясь.
Ведь о какой тайне может идти речь, когда страх за жизнь Бэриш куда сильнее остальных предрассудков?
Он уже потерял отца, пусть и приложив к этому руку. А вот Клементина... её он никогда не будет готов потерять, уже давно шагнув в пропасть, сжимая лишь её хрупкую ладонь.
Ещё до того дня, как помолвка была расторгнута. Какая ирония, а ведь она даже не сообщил никому об этом, посчитав незначительной частью своего прошлого, забывая обо всём на свете в этом маленьком доме без намека на родовую магию, с магловской плитой, болтливыми ступенями старой лестницы, скрипящими от каждого неосторожного шага, и потрескавшейся облицовкой старого камина.
Но, главное, благодаря той, которая теперь пугала своей неестественной бледностью, заставляя Сэлвина с трудом сдерживать эмоции, расползающиеся сотнями ядовитых змей.

И я не знаю как нам с тобой помочь,
Но, поверь, мне очень не хочется.
Я изобрету тебе лекарство от боли,
Я успею склеить миллионы журавликов:
И взлетят они в небо как самолеты,
И опустятся в моря как парусники.

Это пройдет, так бывает.
Фраза, как лезвие ножа, рассекает воздух, отдаётся гулким эхом в ушах и скользящим во взгляде непониманием.
Так? Бывает? Бывает что?
Небольшая гостиная тонет в обволакивающих сумерках, скрывающих детали интерьера, где только отблески пламени в камине разгоняют подступающие тени, неестественно длинные и узкие. Сумрак же, окутывая плотным саваном, не даёт проникать свежему воздуху, предлагая задохнуться в темноте и духоте протопленного помещения.
И оттого в подобном свете Клементина выглядит ещё бледнее, походя на призрака, чем на саму себя.
Анализируя происходящее, Оливер понимает, что они вместе не первый день, ведь только при таких условиях он мог бы поверить Бэриш на слово, смиренно кивая и пожимая плечами. Она говорит, что так бывает, значит, с этим ему просто стоит согласится. Но прошло уже много дней, он знает её не первый год, понимая, что подобного ещё не видел.
Какая бы ни была ситуация - Бэриш всегда была на высоте, её сил и упрямства могло бы хватить, чтобы сдвинуть горы, когда не желаешь их обойти. Но сейчас...
- Как так? - Юноша реагирует не сразу, привычно запоздало и позволяя только ветру за окном нарушить гробовую тишину гостиной, лишь на мгновение поворачивается к домовику, чтобы тот принёс воды, а затем возвращает взгляд Бэриш, всё также не понимая, озадаченно. - Ты заболела? Тогда тем более нужен целитель.
Он догадывается, что, возможно, именно семейный целитель Сэлвинов так тяготит сознание рыжеволосой девушки, потому она вздрагивает и всячески пытается отговорить Оливера от этой задумки.
Вот только когда на одной чаше весов лежит её здоровье, жизнь, а на другой и без того заляпанная, как старая скатёрка, репутация - выбор очевиден. И Оливер понимает это, с трудом сглатывая и ощущая, как у самого от нервного перенапряжения пересохло в горле.
А между тем, домовик не заставляет себя ждать, появляясь со стаканом воды. Вновь кланяется, подметая ушами глубокий ворс ковра и вновь ждёт указаний, ведь его никто не отпускал.
- Клементина, не молчи. - Сэлвину-то и сказать нечего, ведь так хочется верить Бэриш, что её состояние - это норма, когда факты говорят об обратном, когда она, уговаривая его оставить всё, как есть, бледнеет ещё сильнее, с трудом цепляясь за остатки сознания.
Он медленно опускает взгляд на свои руки и облизывает пересохшие губы, стараясь не обращать внимание на нарастающую волну паники, всё также пытается мыслить здраво, а реагировать спокойно. Вот только глубоко в душе уже трётся о сознание помпезная абсурдность ситуации, когда медлить нельзя, когда любая секунда подобна смерти, окрашенной в чёрно-белые цвета.
И, кажется, тут дело даже не в упрямстве, а в здравом смысле, когда он, тяжело вздыхая, берёт на себя принятие решения, кивает домовику, добавляя лишь:
- Приведёшь его сюда. И быстрее.
Его пальцы скользят по потёртой обивке дивана, чувствуя подушечками шероховатость ткани. Для себя он уже всё решил, ведь именно в таких ситуациях и проявляется очевидное. Главное проступает чётким контуром, когда остальное размывается, словно тени в предрассветный час, превращаясь в едва различимое серое пятно.
Бэриш ему слишком дорога, от того он не верит в банальные фразы о том, что всё в порядке, что так бывает. И это "бывает" обгладывает нервы, как собака кость, истощая запас сил и спокойствия. Снова медлит, прокручивая произошедшее в голове и вытягивая новые, пропущенные детали, тонет в прошлом, не находя причин произошедшему, и задумчиво скользит взглядом за стаканом воды в тонких руках Клементины, почему-то на уровне подсознания ощущая сломленность в некогда казавшейся сильной фигуре, и потому так щемит сердце, когда нечто родное внезапно перестаёт быть таким, как всегда.
И если это не проклятье, то он совершенно не понимает, что такого могло произойти за эти два дня, искажая привычную реальность. Ведь даже банальной простудой состояние Бэриш назвать нельзя.
И вместо нелепых, растерявших значение слов, Сэлвин аккуратно забирает стакан с водой из рук Клементины, а затем осторожно склоняется к её пересохшим губам, нежно и чересчур трепетно, будто одно прикосновение может привести к её исчезновению, когда в голове только одна фраза: "Меня ведь не было всего-то пару дней, а ты..."