Преступники всегда возвращаются на место преступления - эта мысль не давала юной Астрид Нильссон покоя со вчерашнего утра. Ей огромных усилий стоило убедить себя в том, что возвращаться в дом Райнеров  будет самой очевидной ошибкой из тех, что она совершила за последний месяц, однако, до сих пор не повстречалось ей той силы, что смогла бы заставить ведьму слушаться советов Анет. Да и сложно было назвать советами проклятья, в которые складывались просьбы оставить их в покое. Быть может шведка была этому и рада. Ей, говоря на чистоту, никогда не нравилось вплетать свою персону  в чужие истории, занимая на какое-то время если не место одного из главных героев, то вот того самого парня с края, которому непременно нужно посеять зерно великой идеи в сердце автора. Её вполне устраивала жизнь стороннего слушателя, коллекционером чужих, немых историй, которые может и не были столь важны в контексте мироздания, но ей казались ценнее прочих. И это не сколько не мешало триккеру вставать в позу против увещеваний Юргента, понятие "жить в тени" в их глазах было чуть ли не диаметрально противоположным. Если кто-то хотел сидеть в тени, то не нужно было покидать Хальмштад и делать вид, что тебе есть дело до того, что твориться в мире. Перед лицом опасности Нильссон понимала, какая цена стоит у их скромных желаний, события мира заставляли её изворачиваться наизнанку и надевать нелюбимый, колючий костюм, в котором тебя обязательно закидают камнями постфактум. Победителей не судят, их оставляют на пыльных полках истории лишь для того, что бы раз в год вернуться к их лику и с тоскою признать - цель оправдывает средства. Лондон, Магическая Британия и мир требовали решительных действий, а здесь уже нет времени для того, чтобы прислушаться к чужим советам. Астрид себя оправдывала, не в силах переиграть прошлого, и бросала на карту будущего, слепо веря в то, что всё окупиться сполна. Именно это и заставило шведку выйти погожим утром среды на улицы ничего не понимающего города и поспешить на встречу с Бернтом.
Встречу, которую назначила сама.
Десять минут по аллее Роттен-Роу до Спикерз-коннер казались ведьме дорогой на эшафот. Если честно, она не надеялась на то, что разговор с главой дома Райнер закончиться чем-то кроме обвинений. Всё дело в том, что будь Астрид героиней книги, всё было бы многим проще. В книжках у авторов всегда в кармане есть пара козырей, которые позволят героям услышать друг друга. В книге автор чуть ли не с первых страниц знает, к чему сюжет подведет, он подстраивает события удобным для себя способом, он знает наперед слова обвинения и от того линия защиты обречена на успех. А если не получится заставить героев слушать друг-друга, то тогда на их головы обрушится нечто такое, что вынет воск из ушей. Автор может себе позволить бросить героя на амбразуру риска - Астрид такой роскошью не обладает. Поэтому она и идет до места встречи, как на казнь, позволив себе ненадолго отклониться от курса, исполнить последнюю волю и покормить уток. Привычный ритуал, простой, успокаивающий, выходит в этот раз каким-то смазанным, нервным и не дает шанса расставить все по полочкам, отринуть в сторону сомнения и выдохнуть, шепнув - всё правильно. Хлебные крошки упрямо бьют по пернатой корме, заставляя избалованных туристами тварей возмущенно поднимать клюв и гортанно крякать что есть мочи. Триккер судорожно вздыхает, высыпая из ладони остатки, и прячет руки в карманы джинсовой куртки, бездумно разглядывая круги на воде.
В Лондон ворвалось лето. Теплое, солнечное, неестественное. Неестественное в отношении реальных дел, кажущиеся нарисованным яркими фломастерами рекламным буклетом. Лето целовало в шею, приглаживало волосы чугунным утюгом и сбивало с толку. Сочная зелень не потеряла своего первозданного вида, небо, в насмешку, казалось мирной лазурной эмалью с марокканской фрески. Астрид закрыла глаза и досчитала до двенадцати, медленно поворачиваясь обратно.
- Вы меня напугали, - честно признается триккер, позволяя губам сложиться в приветливой улыбке. Кажется, она задержалась больше, чем на чуть-чуть, хотя, быть может Райнер просто шел той же тропой и приметил знакомую макушку. Ведьма открывает глаза и учтиво кивает, в знак приветствия и уважения, стараясь не думать о том, какой бардак оставила в поместье - память прикасается к ребрам тонкой россыпью синяков и злобно кусается , стоит лишь немного повернуть корпус. Астрид морщится, но оборачивает свой дискомфорт в беспокойство, - у вас тревожные морщинки, Бернт, что-то сучилось?

Отредактировано Astrid Nilsson (29.12.2016 22:03:46)

- Мой друг, я думала, вам немного за пятьдесят - она убирает непослушную прядь волос за ухо и улыбается шире, позволяя себе искренне удивиться. Из улыбки прорастает звонкий смех колокольчиков - это музыка ветра и язык звонких тонких браслетов на запястье цыганки. Астрид кажется, что еще немного и их двоих втянет в шпионский роман, где можно вот так вот сидеть на скамеечке, сложив руки на коленях или на лебединой шее ручки зонта, не пересекаясь взглядами. Загадочно улыбаться, кивать не впопад, говорить ни о чем, но касаться сути и оставлять заметки на полях сознания. А ей этого не хочется, ей этого не хочется так сильно, что аж под ложечкой свербит. Девушка переступает с пятки на мыски, встает на носочки, пожимает плечами и чуть сгибает колени, - пока вы не оглашаете эти жуткие цифры вслух они не имеют совершенно никакого веса. Бросьте, Бернт. И не наводите напраслину на свои брови - однажды, о них начнут слагать баллады. Очень даже может быть.
Райнер выправляет сюртук, приправляет свою размеренность вежливыми вопросами, выжидает. На мгновение Нильссон кажется, что он знает, зачем же она искала встречу на самом деле и по спине пробегает неприятный холодок. Впрочем, и его можно обыграть. Крохотные кулаки оттягивают тугие карманы, ведьма наклоняется вперед, пожимает плечами.
- Видимо так. Я рада, что время представляет нам такую возможность. Пожалуй... - судорожный вздох, неловкая улыбка, - пожалуй, иногда оно вспоминает о своих должках. Впрочем, про свои кредиты тоже нельзя забывать. Своей общине я кое-что должна, поэтому...
Нильссон присаживается по правую руку от волшебника, вжимает подбородок в плечи, выставляя воротничок-защиту, выпрямляет ноги и внимательно смотрит на то, как переливаются на солнце пряжки сандалей. Причудливые солнечные зайчики, вспышки на далёкой звезде. Астрид переводит взгляд на вельветовый карман и хмыкает. Если ей не изменяет память, где-то там на дне, в котором никогда не будет дырке, лежит маленькая вселенная. Когда-то это открытие смогло поразить её до глубины души.
- Пока Юрген делает вид, что ему есть дело до того, что нас сюда привело, я буду здесь. У меня есть работа, сейчас присматриваю себе комнату где-нибудь неподалеку, наслаждаюсь видами, проникаюсь чужой историей. Взяла в аренду веспу. Не знаю, надолго ли это, пожалуй, пока ветер не перемениться, но, знаешь, мне отчего-то не хочется больше за ним бежать. Возможно он и не перемениться вовсе. Наверное, этого бы мне хотелось, - триккер кивает, мысленно загибая пальцы и проверяя, смогла ли пройтись по линейному списку новостей. Морской бой - метят аккурат вдоль линкора, но снаряды пускают свои. Зафиксировать границу, подсказать, натолкнуть. Девушка закусывает нижнюю губу, отпускает безопасные поручни и летит на встречу бушующей воде. Но это все патетика, разумеется, на самом деле всего этого нет.
- А как вас встретил Лондон? - хмурит брови, подставляет подбородок ветру, щеку готовит к удару. У неё серьезные, очень серьезные глаза. Чуткие, слушающие, ждущие.
- Знаешь, в Польше дышалось свободней

Отредактировано Astrid Nilsson (29.12.2016 01:40:35)

- Шлем подбирался в первую очередь, правда, случись что, это лишь дополнительные трудности - как представлю, что кому-то потом придется выскребать всё это, точно устрицу из ракушки, так жалко беднягу становится,  - она морщится, пожимает плечами и снова смеется. Смеяться над смертью, это ведь так легко, если тебе приходиться думать о ней чуть ли не с младенчества, если каждый не забудет напомнить, что может с тобой приключиться если Астрид  то, да если Астрид это. Смерть становится твоей тенью, вечной спутницей и к восемнадцати ты уже понимаешь, ты читаешь это в чужих взглядах - на вечеринку зовут не одну тебя, а так или иначе ждут еще одного гостя. От тебя то и дело ждут какой-то глупости, которая непременно закончиться плохо. Берут тебя в кольцо пуховых подушек, обвешивают колокольчиками что бы не дай бог не столкнуться спросонья в коридоре, говорят - это ради тебя, ради твоего же блага, так лучше будет. Ты смеешься, потому что, говоря на чистоту, плакать уже устаешь. Не всякий может это принять.
- Я спрашивала о вас всех, Бернт - в твоих талантах даже и сомневаться было глупо. Не многим из нас удается жить семьей, а не общиной, это дорогого стоит, - лед тонкий, излишне тонкий, а триккер вероломно наступает на чужую территорию, - не каждому достославному доступна самоирония. Для многих это непосильное испытание.
— Потому что там не было Штернбергов? Что ты им задолжала? Десять фунтов за неумеренную любовь к мороженому?
- Смешно, - соглашается Астрид и кивает одним лишь взглядом. Бернт остроумен, остроумен, как никогда и он не боится обидеть. Он знает, что ей от него что-то нужно, но что - может лишь гадать. Её учили уважать старость, ей говорили, что гадания на кофейной гуще - бессмысленная трата времени. Пора с этим кончать.
- Юрген никогда не рассказывал, почему вцепился в меня мертвой хваткой? Ставлю свой оклад, что нет, - цокает язычком, выдыхает и подставляет лицо облакам, пока ветер перебирает каштановые пряди, заплетая в них солнца. Психология - забавная наука. Она говорит нам, что мы бессознательно повторяем движения за теми, кто нам дорог, она говорит, что мы подражаем собеседнику ради общего комфорта. Нильссон не верит, но вера абсолютно не обязательна, если суждение правдиво. Истина всегда берет вверх, - триккер с неизлечимым недугом, хрустальная девочка со вздорным характером. На его месте любой бы избавился от меня при первой удачной возможности, но Юрген не отпускал. Он придерживался теории, что мой физический недостаток компенсируется чем-то иным, я всегда была для него выгодной инвестицией. С точки зрения предпринимателя, ты должен его понять, как отец... Не думаю. То, что творится в Британии скоро перекинется на материк, если этого не остановить. Ты видишь, что происходит с магией? Она уходит, уходит по-английски. Он тоже это видит, но не может переступить через себя и начать действовать. А я ему должна. Всё просто.
Астрид открывает глаза и тянется в карман за пачкой скрученных вручную биди. история подходит к самому интересному повороту, но шведка всё еще к нему не готова, ей нужно маленькое чудо - пригоршня смелости и уверенность в том, что её слова будут верно услышаны. Тонкие пальцы умело колдуют крошечный огонёк - его достаточно для того, чтобы прикурить. Едкий дым пробирается в легкие, выталкивает наружу слова. Астрид щурится.
- Скажи, Юрген знает, что в твоем доме живет Обскур? Мне кажется, нет, но догадывается.
Выдох. Едкая серая змейка взмывает вверх, сливается с облаками. На том берегу спугнули утку: она взяла длинный разбег и взмыла на середину озера, на воде остался волновой клин, рябя заблестела на солнце серебром. И вдруг становится тихо, так тихо, что уши режет. Астрид поворачивает голову в сторону Бернта и ждет, когда разразиться буря. Жаль, нам так и не удалось спокойно поговорить.

Отрицание. Одна из пяти или четырёх стадий принятия – Астрид и не помнила уже наверняка. Знала, что это явно из этой области, но в подробности предпочитала не вдаваться. Не сказать, что это хоть как-то помогало триккеру в жизни и уж тем более могло спасти её сейчас, но отчего-то пойманная за хвост мысль больно уколола сознание. Так бывает, когда вокруг царит хаос и полнейший кавардак – ты пытаешься зацепиться за что-то маленькое, незначительное, неважное. Это помогает оставаться на плаву. Искать отлетевшую пуговицу, пытаться вспомнить, завтракал, или нет? Каждый находит спасение в чем-то своём. Проблема в том, что ни одна пуговица мира не могла сейчас прийти на помощь шведке, потому что они – пуговицы – вообще-то не властны над конфликтами людей. Они не отвечают ни за их поведение, ни за мышление, ни за реакции. Восьмое чудо света – человеческий разум, даром, что не внесли в какую-нибудь заумную книгу и не поставили под охрану Юнеско.
- Мне раньше казалось, что ты более лоялен к людским недостаткам, - поджав губу говорит Астрид, бездумно смотря перед собой. Не то чтобы её хоть сколько-то расстраивала реакция Бернта и недокуренная биди – может оно и к лучшему – просто вскрыв гнойным нарыв, об истинной величине которого красочно говорил монолог волшебника, она поняла, что вообще-то не умеет останавливать кровотечения. Досадно – отозвалось пустое сознание, которое, вообще-то должен был хоть как-то взбудоражить выпад немца. Девушка подняла на него ясный взгляд и спрятала ладони поглубже в карманы куртки.
- А еще мне казалось, что ты умеешь слушать и внимателен. Всегда ставила это в сравнение между вам и Юргеном, - серьезно произнесла она, подводя последнюю черту, - я сказала «живет» - навряд ли данное время подходит съехавшему Алешу или же дворецкому, который, если не ошибаюсь, сбежал из дома плюс минус в день нашей встречи. Анета, всё дело в ней, и ты прекрасно меня понимаешь.
То, что волшебник требовал от неё разъяснений и то, что ей приходилось говорить, придало последним словам яркий акцент раздражения, однако, и с ним ведьма смогла справиться, сморгнув, точно причиняющую неудобство соринку. Проглотив эмоцию, переведя дух и позволив словам выстроиться в нужную, правильную линию, Нильссон продолжила, не сводя взгляда с Райнера. Каждая морщинка, каждое неприметное движение на его эмоциональном лице не могло теперь ускользнуть от триккера.
- Юрген попросил меня воспользоваться твоим приглашением и наведать Анету. Он говорил, что обеспокоен её состоянием и что ему кажется, что мне есть чем помочь. Ты прекрасно знаешь, как меня раздражают все эти его «кажутся» и благородные предлоги для «заботы», ты знаешь, как я им верю. Но это был не тот случай. Волнения магии, акклиматизация, привязанность к брату, недоверие общине – это могло быть что угодно, мне хотелось помочь, я все еще этого хочу. Бернт, на дворе война и если Анета не сможет справиться с тем, что её одолевает никто уже не сможет её уберечь. Мягкие подушки, участливые взгляды и золотая клетка из тепла и заботы не поможет ей, когда все это коснется и нас. И я не говорю про «общину», речь про триккеров в целом.
Она остановилась, позволяя им обоим взять небольшую передышку, зачерпывая новую порцию воздуха и набираясь силами прежде чем признать свою вину. Нет, Астрид ни в коем разе не мыслила себя героем, который по всем параграфам прав и непогрешим. Нет, она не исключала ни человеческого фактора, ни собственного несовершенства, но это не отменяло права на вмешательство – когда вы живете маленькой деревней нельзя закрывать глаза на полыхающий на окраине дом. Огонь прожорлив, он не насытиться одной семьей и не будет разборчив в своем рационе.
- Я была не права, мне нужно было поговорить с тобой или Джоан. По своему незнанию я совершила ужасное и, боюсь, причинила ужасный вред Анете. Но перед тобой мне стоит извиниться не за это, а за то, что не смогла нейтрализовать нанесенный ущерб, мне не позволили. За то, что посмела подумать, что могу помочь. За то, что положилась на твоё доверие.
Это упрёк. Неосознанный, незапланированный, но это не умаляет его оскорбительной величины. Астрид отводит взгляд в сторону и закрывает глаза, ежась от внезапного порыва ветра в спину.
Холодает – лето уходит из города, но никто не может, положа руку на сердце, сказать, вернется ли?

я знаю, что будет война,
потускнеют умы, разобьются сердца,
и девочка с пулей во лбу
будет звонко смеяться над трупом отца,

Она смотрела на него своими огромными глазами не моргая, смотрела в самую душу, если её вообще реально было обнаружить таким топорным методом. Смотрела и не понимала, в какой момент её горячо любимого дядюшку Бернта подменили? Нет, Астрид больше не узнавала в закипающем старике своего старого доброго знакомого – рассудительного, неспешного и смелого, умевшего бросать вызов общественности не вылезая из строго костюма-тройки. Она была готова ко многому, готова почти что ко всему, чему угодно, но только не к этому – в жизни всегда именно так и происходит. И сложно ей было понять, что именно успело раскалить сковороду её эмоционального восприятия, но то, что слова волшебника стали сравнимы с брызгами воды стало для Нильссон открытием очевидным. Ощетинилось, зашипело, выстрелило.
- Ты так долго отращивал эти брови, ты годами смачивал их в серебре мудрости, но каким же дураком ты остался, Райнер! – ведьма отдавала словам должный интонационный нажим, растягивая их с толикой восхищения приправленной сожалением, что обычно свойственно чувственным шотландцам, нежели шведам. Она чуть наклонилась вперед, выставляя ладони меж колен и опираясь на них, вскинула бровь вверх, но взгляда с Бернта не отвела – мужчина так исхитрился ужалить девушку, что она и забыла, что пришла каяться. Персиковые губы вытянулись в струну, обнажая обиженную и полную ехидства усмешку. Астрид пожимает плечами и медленно встает со скамьи, признавая, что дело проиграно, что она разочарована, что ей отчаянно хочется покончить с этим разговором, но внутри по-прежнему раскаленная сковорода и слова не заканчиваются: сыплются дождем из почерневших монет со дна пиратского тайника. Все правда в том, что её раздражает отеческая забота Райнера, превратившая его в слепого дурака. Эмоции волшебника, в котором всё это время Астрид была уверена и не сомневалась, равняют его со всеми остальными, отбрасывают за черту детского идеала. Ей, что бы шведка не говорила и что бы не думала, всего двадцать один год – формально совершеннолетняя, но что она может знать о настоящей жизни? У неё не было отца, не было отчима – был наставник. Юрген и Бернт, их вечное противопоставление друг-другу, вечная схватка за правду и авторитет, всё это мгновенно обесценивается в глазах Нильссон.
Он человек, только и всего. Слепой орел, кружащий над пустым, разваленным гнездом. И в очередной раз Астрид ошибается.
- Юрген воспитал меня ведьмой, он привил мне магию, научил её видеть. И ты прекрасно знаешь, что не один триккер не сможет жить без неё, и ты знаешь, что она уходит. Мой долг перед Штернбергом заключается в том, что в случае необходимости я должна буду защитить общину любой ценой. Любой. Но это не значит, что я должна перед ним отчитываться, лебезить и бездумно поддакивать его трусливым идеям, - острая чеканка слов, размеренный марш невозврата. Девушка выпрямляет спину, задирает подбородок и на лице не остается ни тени улыбки, ни насмешки, ни жалости. Её хрупкость обращается в изящество мрамора, её кукольная красота обретает зловещие очертания. Они уже не услышат друг друга, не докричатся.
- Ты говорил, что я могу тебе доверять – ты привел в дом Штербергов обскура. Ты скрыл то, что вообще-то стоит говорить тем, кому доверяешь. Я лишь пришла помочь запуганной, скованной девочке, я открыла клетку, в которую её посадили вы. И да, в случившемся есть моя вина, но чем больше ты говоришь, тем меньше я об этом сожалею. Вы с Джоан достаточно самостоятельные чтобы справиться с этим в одиночку? Замечательно, я могу лишь позавидовать вашей смелости. Что будешь делать ты, когда застучит в твоей груди часовая бомба? Что ты будешь делать, когда в твой дом ворвется война? Вот, что я хочу спросить у тебя, вот, о чем я говорила с Анетой. Не агитировала, не стыдила, а просто хотела заставить задуматься. Один обскур не сможет уничтожить всю магию, но один предатель способен убить веру, а это страшнее. Досвидания, Бернт, нам больше не о чем говорить.

- Ты знаешь, что такое Империо? – буквально прошипела ведьма, уставившись на мужчину точно кошка, которой наступили на хвост и просто так она этого оставлять не собирается. Сегодняшний променад не столько медленно, сколько верно превращался в пьяные танцы на минных полях – в них не может быть грациозности, в них удачливей тот, кто ступает на меньший заряд. В их конкретном случае эти пляски были немного божественными – никто не умирал после первого взрыва, но с каждым новым па его каменная оболочка крошилась и расходилась в паутине трещин. В этом танце лидировал Райнер и Астрид стоило было это признать.
Шведка терпеть не могла беспомощности. Особенно если дело касалось магии.
Заклинание Бернта простое, непринужденное и даже элегантное – оно не раз было отточено и доведено до непогрешимого совершенство, от того у триккера не было ни единого шанса сбросить его, словно старую мантию. И оно было внезапным, от того было невозможно его избежать. Оно пульсировало кольцом питона, сдавливало ребра и заставляло остановиться, вынуждало против воли слушать дальше.
- Ты знаешь, как оно работает?! – Астрид качает головой и шумно выдыхает, убрав тем самым непослушные пряди, что лезут в глаза. В противовес Райнеру её речь нельзя назвать тихой – на них начинают обращать внимание. Сначала просто оборачиваются, затем стараются быстрее пройти, но никто не думает остановиться. Как это выглядит со стороны? Погожий денёк ускользающего тепла, живописный парк, странная парочка. Дед с внучкой? Богатый предприниматель и его «протеже»? Кто они для окружающих? Нильссон плевать. Она извивается змее и продолжает цедить сквозь зубы.
- Ты все понимаешь, ты отдаешь себе отчет в том, что происходит, но изменить ничего не можешь. Пульсирующие, едкие слова, впиваются в мясо, ворочаются, заставляя отозваться каждое нервное окончание. Прочь из этого дома, никогда сюда не возвращайся. Прочь. Ты против, ты трижды, четырежды, ты всю свою жизнь против, и сердце бьётся, как бешенное, но ничего не противопоставишь чужой воле. Ты переживаешь, ты боишься за то, что оставляешь за спиной, ты изнеможен схваткой и чувствуешь себя последним человеком на земле, но бежишь.
Она переживает все это снова и снова, но на глазах не проступит слезы. Бледное личико обезображено болью и ненавистью, и эта ненависть, в первую очередь, направлена к самому себе. Астрид ненавидит себя за слабость, ей не нравится оставаться со связанными руками и не смотря на боль, девочка все еще пытается бороться. С заклинанием, с памятью, с собой и мнением триккера. Ей было важно, чтобы Бернт её понял и ей до одури больно от того, что он мог так о ней подумать. Решил, что она ушла. Что бросила. Что струсила.
Вот значит как?
Чары рассыпаются, но дышать по-прежнему тяжело. Астрид хватается за воздух, обретая баланс, а колени отчего-то предательски дрожат.
— Предатель и трус. Отличный тандем, ты не находишь?
- Очаровательный, - огрызается ведьма и смотрит на Райнера ощетинившимся волком. Ей явно не хотелось говорить о том, как именно она покинула особняк, ей и в голову не могло прийти, что волшебнику придется объяснять это. И в юном разуме это тоже звучит как предательство, как звонкая пощечина – вызов.

Она поправляет куртку, отряхивает невидимые соринки и прячет взгляд – так делают те, кто собираются спешно покинуть, кто опаздывает и нервничает от того, что его неправильно поймут. Убирает волосы назад, поднимает лицо под пристальный взгляд неба, выдыхает и пытается досчитать до десяти. Слишком много эмоций потрачено, слишком много ненужного сказано и всё это, как минимум не профессионально, от того раздражает и злобно кусает за подушечки пальцев, заставляя дергаться. Астрид привыкла к одиночеству, оно было мило её сердцу и позволяло познавать вселенную с безопасного расстояния безликого наблюдателя, но то, что творилось в мире, лишало её этой привилегии. Ведьма чувствовала себя должной и считала отсутствие безразличия правильным, единственным, что спасала в болоте творившейся неразберихи, которую ощущала кожей. И всё-таки она не привыкла, она всю свою жизнь плыла по течению, а сейчас её точно в шинель нарядили, дали автомат и бросили на фронт, вместо того, что бы рассказать, чем закончилось очередное приключения старика Паддингтона.
- Ничего, - отмахивается она, стараясь выпутаться из липкой паутины их бессмысленного разговора – все уже было сказано. Зачем Нильссон назначила эту встречу? Ей нужно было рассказать о произошедшем, ей нужно было объяснить, что Юрген что-то подозревает, или же сказать, что готова предоставить любую требующуюся помощь? Все и сразу, пожалуй. Но Бернт ясно дал понять, что шведка способна лишь портить, портить и бежать прочь. Что ей невдомек, что такое семья и какая ответственность в ней заложена краеугольным камнем.
Отчасти он был прав, но стоит ли об этом?   
- Я сказала, что все его переживания бессмысленны и напрасны, что Райнеры знают, что нужно их семье, - голос дрожит, но за ветром этого практически не слышно. Астрид поднимает воротник крутки вверх, выставляя точно щит против внешнего мира, который нынче ей скалил зубы, бегло смотрит в глаза волшебнику, извиняется, кривя губы, - сейчас я вижу, что даже не соврала. Я верю вам, господин Райнер, вам и вашему решению.
И хоть слова её должны выражать согласие и закреплять доверие, девушка уводить плечо в сторону, заставляя тем самым ладонь Райнера коснуться пустоты. Ей кажется, что она не хочет иметь ничего общего с этим человеком и отрицает тот факт, что когда-то им гордилась. Всё дело в  нанесенной обиде - хоть закуток сознания все еще шепчет о том, что она вполне даже заслужена - той, что обжигает сильнее каленного железа. Это слишком, для неё это более чем просто слишком и руки дрожат.
- Рада была тебя повидать, Бернт, - и ведьма не будет ни о чем просить и не будет кричать. Не станет оправдываться и не заговорит о новой встрече, потому что Нильссон уже и не уверена в том, что эта встреча когда-либо состоится. Только одно её продолжает волновать.
- Береги… себя.
Сжимает плечи, неуверенно выставляет ладонь для того, чтобы помахать на прощание, но вот уже пальцы сжимаются в кулак и она, решительно кивнув, поворачивается спиной, оставляя после себя лишь дуновение ветра и слабый запах индийского табака.
Они еще поговорят, обязательно поговорят, но уже не сегодня. На сегодня все сказано и очерчена линяя фронта. А в душе разрываются осколочные снаряды.