Жизнь часто сравнивают с рекой, потому что она всегда в движении. Людей тоже сравнивают. Эти хаотично мечущиеся сердца, не потерявшие свой ритм в обстоятельствах, в которых появились и существовали.
Жили.
Чей-то поток быстр и ухабист, полон камней и поворотов, о которые вода разбивается с бешеной скоростью и превращается в леденящие душу брызги, окатывая всё вокруг влагой и делая камни на берегах скользкими и опасными – один неверный шаг и ты уже летишь в её пучину, не смея ухватиться за что-то. Или кого-то. Зависит от твоих предпочтений. Чья-то река спокойная и широкая, её поверхность почти не колышется, если только ветер не попытается сдвинуть, кажется, такое плотное зеркало, в котором сам он, дитя Астрея [Борей, Нот, Зефир, Евр – назовись своим именем, странник] не отражается. Оттого ли он разбивает гладь речную? Из-за злобы?
Кто-то совсем не река. Кто-то – океан или море. Кто-то - широкий и солёный - таит под своей синевой непроглядную тьму, которая манит рыбок на свои просторы, не обещая им ни счастья, ни радости, лишь страх и неизведанность.
Может, даже смерть.
А кто-то – пресноводное озеро. И только от окружающих зависит, насколько это озеро будет чистым и что будет отдавать в замен – поднимать из своих недр трупы утопленников или же одаривать всем, что у него имеется. Пусть немного, пусть лишь отчасти, но всё же одаривать.

Море волнуется раз.
Море волнуется два.
Море волнуется три –
Морская фигура на месте… замри?

Её сердце было не настолько большим, как какой-нибудь водоём, её жизнь – не река. Она была заводью. Заброшенной заводью с застоявшейся водой, которая не отдавала запахом перегнивающих водорослей и всего, что в них запутается до тех пор, пока к ней не подойдешь или, не дай Мерлин, случайно упадёшь. Её вода отражает свет и не даёт ему проникнуть в свои глубины, потому что свет – это надежда. Но единственной надеждой, верой и любовью для неё был брат, а не какая-то непонятная субстанция, прикрывающая якобы чистые души и помыслы. Всегда стоит помнить, что однажды брошенный в твою сторону луч может погаснуть.
 
В её же сторону не светили фонарики, они не украшали её берега и не приглашали к омовению – настолько глух район, где она обитает, что любое потревожившее его существо  скорее покидает её, а если не успевает – то гибнет.
Ей не нужны фонарики.
Ей не нужны светлячки.
Ей не нужны кузнечики или цикады, только раздражающие своим пением.
Ей не нужен  н и к т о.
Кроме ненависти, взращиваемой в ней годами всеми, кто её окружал. Матерью. Отцом. Даже братом.
Потому что ненавидеть легче. Отвечать силой и агрессией на все выпады в свою сторону, даже любой тонкий намёк, который она сумеет распознать в чужих словах. Бить сразу и неразборчиво. Этому её научила жизнь. Этому её научила правда.
Сила не в голове.
Сила – в руках.
Она осязаемая. Её чувствуешь каждый раз, сжимая в руке палочку и посылая в чью-то спину заклинание. Лучше Круциатус. После него все поют лучше цикад и кузнечиков. Их крики запоминаются гораздо лучше, и эхо их разлетается над заводью, наполняя её спокойствием и умиротворением. Но иногда можно действовать и руками. Её руки достаточно сильны, пальцы – цепки, хватающие и удерживающие в своих объятьях всех, кто в них попадёт. Она не паук, который терпеливо ждёт свою жертву в скромном уголке, не привлекая её внимания. Для неё такая охота слишком сложна – ей нужно прям здесь и сейчас. И лучше пусть это будет шея. Чья-то хрупкая шея, их ещё называют лебедиными. Потому что её шея больше похожа на ствол дерева и не имеет ничего общего с изгибами, так манящими её собственные пальцы, о чём ей всегда напоминают. Кроме брата. Он лишь говорит, что она не такая.
Она твёрдо уверена: всё, что можно сломать – нужно ломать.
Её не стоит злить. Она всегда начеку и готова ударить со всей силой, потому что лучше сразу нанести сокрушительный удар прежде, чем неожиданно получить под дых. Лучше сразу утопить в своей ярости и жестокости. Не дать им вдохнуть спасительный кислород, а только концентрированный угарный газ, источаемый душой.
Моей горящей душой.
Эта особенность поддерживала в ней жизнь и давала ей смысл с того самого момента, как ей дали понять – пока не начнёшь пробивать себе место своими руками, то не получишь ровным счётом ничего. Так и закончишь свою жизнь в глухом поместье, затюканная всеми, включая мужа, если на тебя кто-нибудь еще посмотрит. А на неё посмотрят. В самую последнюю очередь, но посмотрят. И решат всё за неё.
Чего она не допустит. И, конечно же, брат. Они твёрдо решили, что им лучше быть вместе, чем порознь. Прикрывая спины друг друга, стоя рука к руке, они могут принять на себя удар в тысячи раз сильнее, чем все остальные. Но даже в таком случае есть уязвимое место.
И этим местом оказалось её сердце.
Она знала, что оно есть. Оно бьётся. Гонит её волшебную кровь по венам, прогоняет по всему телу и приносит обратно к сердцу, сохраняя его ритм, учащающийся только в момент битвы, будь это лишь стычка в коридоре или столкновение с каким-то Орденом Феникса. Оно всегда билось для брата и единственной цели – выжить. Но в двадцать лет она узнала, что сердце может биться и по другой причине.
И совсем по-другому.
То задание было роковым для неё. Обычная стычка, коих было множество, но в этот раз их с братом разделили. Что? Почему? Разве Лорд не знает, что их кровь поёт в бою лучше, когда чувствует рядом друг друга? И почему она запела рядом с ним? Неужели это судьба?

Глупая Алекто, ты создана только для того, чтобы погибнуть. Ты не создана для жизни. Только для смерти. Своей или чужой – неважно. По мере своего существования ты найдешь ответ на этот вопрос, конечно, если задашь его.
Но почему тогда теперь страшно смотреть в его глаза? Почему я вызывалась на то же задание, что и он? Почему я жажду близости с ним?
- Ты готова?
Этот голос выводит из оцепенения и вырывает все вопросы из головы. Она делает вид, что ничего не происходит. Стоит только сильнее нахмурить брови, представить на его месте своего отца и посмотреть на него волком. В последнее время ей часто приходится вызывать в своей голове образы других людей, которых она так ненавидит. И каждый раз это делать всё легче.
- Конечно.
Задание – единственное место, где они могут встретиться без свидетелей и  дурацких предлогов, потому что их жизни слишком разные, чтобы встречаться в обычных условиях. Ей же надо разобраться в том, что она чувствует. Понять, что ею движет. И, если возможно, вырвать это с корнем. Даже не так, она вырвет этот росток чего-то непонятного и утопит собственноручно в своих чернеющих водах. Но эта особа еще не знает, что она – не заводь.
Жизнь Алекто Кэрроу была топью. Душа – болотом.
Сама же она, вся, целиком и полностью совсем скоро превратится в торфяник. Только брось спичку и огонь начнёт тлеть. Тлеть до тех пор, пока не поднимется наружу, превращая всё вокруг в сплошной пожар.
Только пожар чего?
[NIC]Alecto Carrow[/NIC]
[STA] песчаные замки разрушались прямо на моих руках [/STA]
[AVA]http://s3.uploads.ru/t/pbuqd.png[/AVA]
[SGN]______________________
от my_valkyrie [/SGN]

В её движениях всегда сквозит какая-то нервозность. В повороте головы, линии шеи, скрученности пальцев, стискивающих палочку в своей мёртвой хватке так сильно, что вернуть им прежнюю мягкость было не под силу ничему. Во всём её теле мало приятных изгибов, что манят чужой взгляд в просьбе задержаться хотя бы на малую толику секунды, урвать нить времени и пробудить какие-либо ощущения, кроме неприязни и желания отвести взгляд поскорее, как убежать от надоедливого насекомого или навязчивого образа. Алекто не претендовала на наваждение в чьей-либо голове и не пыталась оставить в какой-то жизни свой отпечаток – она хотела бы так думать, но всё было так запутанно и одновременно просто.
Их отпечатки выжгли на её костях каждый дюйм, который теперь восполнялся чужой кровью, замкнуто и невосприимчиво. Нуждаясь лишь в утешении маленькой, но столь глубокой истины, пронизывающей воздух вокруг неё разгорячённой стрелой.
Сначала она смотрела на людей, пытаясь их изучать и, возможно, учиться. Но это время прошло так давно, будто случалось это и не с ней даже, а с кем-то, кто жил в этом теле и смотрел её глазами.
А понимать было нечего.
И маленькая истина вещала о долге перед собой. Долге крови.
Будучи частью целого, она делила свой мир для Амикуса, впуская его ненависть в своё русло и направляя эту ярость концентрированной субстанцией в любого, кто окажется рядом.
Кто сказал, что жизни в агонии нет? Уставая от неё и утопая в собственном безличии, приписанном другими, тебе постепенно становится невозможно жить без ощущения пропасти и постоянно скользящих в её сторону ног. А потом биться в попытках встать и ломиться вперёд, подгоняемая страхом и болью, ненавистью и горечью, равнодушием и алчностью.
Она.. ей сложно говорить. Ей всегда было невыносимо сложно произносить все эти звуки и связывать паутинки мыслей языком, вырывая из горла все слова и слушая их звучание, похожие на скрипы половиц в их доме – такие же несвязанные и неразборчивые, то тихие, то громкие.
Ещё один повод для издевательств и насмешек, ломающих жизненный путь в самом начале и разрушающих его не постепенно, как это делает пустыня, опустошая дикие равнины и подминая под себя всё, до чего доберётся, но как тайфун, пришедший один раз и смывший собой буквально всё и всех, поглотив их целиком и полностью.
Рядом с ним ей вообще не хочется говорить, даже пытаться. Алекто не чувствует этой потребности не потому, что они могут понимать друг друга без слов – Мерлин упаси, ей такое и в голову не придёт, потому что этого нет – ей всего лишь нечего сказать. Это кажется ей глупым, ведь стоя рядом с ним она уже ощущает, как привычный мир рассыпается мириадами камешков, но слышать от него похвалу было… приятно. Кэрроу редко доводилось испытывать подобные чувства, она могла бы забыть о них совсем – смерть другого человека от твоей руки приносит удовольствие, которого было бы достаточно, но... но это совсем не то. Структура этих ощущений была для неё неизвестной тропой, ведущей в никуда. Так было раньше, но сейчас..
- С… - инстинкты обострились, стоило лишь камешку переползти на полмиллиметра. Пас палочкой в сторону, - конфринго, - заклинание вьётся по земле алой змеёй и взрывает разбитые осколки миллионом острых игл, впивающихся в плоть теперь уже точно мёртвого мужчины. Жизнь в страхе позволяет охватывать взглядом большую площадь в надежде избежать опасности, особенно если она была постоянной и жила с тобой под одной крышей. Их отношения с братом нельзя назвать счастливыми и доверительными. Но они были надёжными и уверенными. Их отношения с родителями были небезопасными – вечные подозрения и упрёки в конкретном: в самом их рождении.
Никогда не подавшая руку помощи кому-либо, Алекто спасает Мальсибера от наверняка неотвратимой смерти – в испещрённом мелкими въевшимися осколками_царапками  лице до сих пор оставался налёт решимости забрать кого-то с собой. И палочка была наведена не на неё.
- Нет, не думаю, - она сделала шаг в сторону трупа, убедиться, что ошибка исправлена. Огонь, не в силах пожрать бетон, утихает так и не разгоревшись. И не может опалить их своим дыханием. – Он не должен был подняться, - ореховые глаза уже остекленели и смотрели сквозь неё, - моя оплошность.
Повернула голову и почти впервые встретилась с его взглядом. Тень улыбки, казалось, до сих пор лежала в уголках губ, оттеняя лицо намёком равнодушия на всё произошедшее.
- Я… - она точно хотела бы спросить, но на сегодня слов было достаточно, - нет, забудь. – отвела в сторону взгляд и вышла на лестничную площадку. Серая пыль до сих пор так и не осела после их вторжения. Дышать было невозможно. Но только от грязи ли?

_____________
Конфринго – взрывное проклятие, вызывает пожар, смешанный с взрывом. 
[NIC]Alecto Carrow[/NIC]
[STA] песчаные замки разрушались прямо на моих руках [/STA]
[AVA]http://s3.uploads.ru/t/pbuqd.png[/AVA]
[SGN]______________________
от my_valkyrie [/SGN]

Гигантские водоёмы всегда пугали её. Это не был страх осознанный, в который веришь и просыпаешься от кошмара в водном коконе, разбивающемся пеной у скалистого берега, нет. Это был обволакивающий туман, приглашающий к себе в попытках запутать и усыпить, ложась на веки тенью морока, самозабвенно укутывающего в своё льняное одеяло.
Кто-то сказал, что прикосновение к памяти – это лишь незаметный взмах пера. Такой лёгкий и неукротимый и так медленно опускающийся на открытый лоб. Но Тёмный Лорд никогда не был аккуратен. Особенно, если проваливаешь задание.
Алекто преклонялась перед Ним, потому что он был олицетворением силы и открытым путём к лавине человеческий страданий. Ей неважно: чистокровный дергается под натиском её заклинаний или магглорожденный. Её не научили уважать собственную кровь так, как это делали остальные. Всю свою жизнь она спасала себя, запирала в самой дальней комнате, чтобы не слышать ничего и не чувствовать ничего, кроме четырёх стен сначала тумбочки, потом шкафа; не видеть ничего, кроме движения рук в кромешной тьме, в которую с опаской вступает солнечный луч через щель.
Она не контролирует эти нахлёстывающие друг друга отрывки детства. Марширующими легионами они проносятся в стремительном полёте под прикрытыми веками, трепетавшими каждый раз от боли, что разрезала всё полотнище её жизни ржавым куском железа, не похожим даже отдалённо на лезвие.
И лишь мельком ей удается увидеть что-то забытое и похороненное под чёрной землёй собственной ярости и гнева. Что-то особенное и совсем непривычное для такой, как она.
Слишком яркое. Настолько светлое, что от вспышки приходится зажмуриться.
Но Лорд искал не это.
И яркая вспышка сменяется криком боли, зарождённой в голове заклинанием. Она спасает от одного из самых жалких и глупых чувств, которые только можно придумать. Надежда.
Ей не на кого надеяться. В любой момент она останется всеми покинутой, даже братом. Сейчас он смотрел на неё также, как и другие – с неприязнью и, возможно, отвращением, - пока она горела в мысленном пожаре, ломающем и расплавляющем каждую косточку, взрывающихся друг за другом, как плюй-камни, проштампованные стерторозными и тонкими звуками, вырванными из ее горла и разнесёнными по комнате эхом, отскакивающим словно мячик от каждого предмета, до которого успел дотянуть свои руки.
Она не выполнила приказ. Не исполнила волю Лорда.
Алекто понимала, что её наказание – это пример для остальных. Среди Пожирателей их всего двое – она и Беллатрисса – две девушки, получившие Чёрную метку. Отмеченные знаком Смерти, они должны были суметь встать на одну ступень со всеми. Потому что встать ниже, значит упасть и быть слабее. Но слабые погибают, а она не может себе этого позволить. Ещё так много жизней, которые ей предстоит забрать. Ещё так много глаз, в которые ей хочется посмотреть в самый последний раз, увидеть, как гаснет в них огонёк, источающий для кого-то свет и тепло, которые ей никогда не испытать.
Пытка заканчивается так же быстро, как и началась. Под лавиной боли не ощущаешь времени, оно растягивается и сжимается, рвётся на кусочки и собирается узорами в калейдоскоп, обретает крылья и глушит тебя порывами ветра, выпущенными из-под них. За закрытыми веками мерцают звёзды, предвещающие своим появлением головокружение и потерю равновесия при любой попытке пошевелиться. Алекто не знала, в какой момент её колени ударились о пол, но теперь это чувствовалось сильнее – после Круциатуса всегда остаётся тягучий и масляной след на теле, из которого выбраться сразу же невозможно. Но она пытается встать. Лорд не желает её видеть и она должна подчиниться его воле. Она обязана ему, хотя их контракт выгодней для Него, чем для неё. Но Алекто не жалуется и сосредотачивается на своих руках, что упираются в пол и вдавливают пальцы в дубовые половицы. Секунда-другая и она встаёт, медленно и пошатываясь, потому что в голове барабаны сменяются звоном и переходят в тишину, слышимую лишь ей. У неё нет гордости, которая помогла бы идти ровнее, в ней нет благородства, не позволившего бы ей хвататься за всё подряд с целью не упасть. Сейчас она состоит лишь из раскаяния и злости на себя. Следующего раза не будет. Они больше не посмотрят на неё, как на собаку, что предала доверие хозяина.
Ноги вывели Алекто через холл в оранжерею. Ей, по сути, было всё равно куда сейчас идти, лишь бы найти место, где можно переждать и забаюкать свои раны. Спрятавшись за самым густым и вьющимся кустарником, она со стоном опустилась на плитку. Считать ущерб было бессмысленно – как-то раз она потеряла сознание, так что теперешнее состояние было терпимым. В голове было пусто, пока перед глазами не встала сцена из теперь такого далёкого прошлого, где над ней издевались, а старшекурсник защитил её. Единственный человек со стороны, проявивший к ней больше участия, нежели другие. Они были с одного факультета и, наверно, ему было неприятно наблюдать, как львы наступали на хвост змее и пытались ухватить её за горло, которое она безропотно подставляла, не в силах сделать что-то еще.
Это был Мальсибер.
Она и сейчас помнит, как сразу же после того налёта пропала, трансгрессировав, так и не дождавшись появления змеи и черепа в небе. Ей было совершенно не до того. Единственная мысль, что билась в голове, как канарейка в клетке, заключалась в требовании заглушить теплоту и нежность прикоснувшейся к ней руки, опалившей щеку. До этого Кэрроу не замечала порез. Не замечала также, как и другие. Такие пустяки их не интересовали – они не могли стать причиной потери товарища. И она сбежала, оставив после себя лишь лёгкий хлопок, теряясь в панике дремучего леса, тёмного и пугающего нарастающим шумом. Ей было страшно, потому что Алекто не могла доверять кому-то. Она хотела доверять ему. Пыталась втоптать это чувство, но чем больше билась, тем навязчивей становилась мысль о нём. Просто о нём. Никаких иллюзий и пустых мечтаний, созданных разбитым сознанием, но ей почему-то казалось, что он впишется в её мир хотя бы своим присутствием. Хотя бы в поле зрения.
Этого было бы достаточно. Этого было бы даже слишком.
Заправив волосы за правое ухо, Алекто повернулась в сторону и сплюнула кровь – слишком сильно прикусила щеку во время наказания. Через какое-то время она припухнет, но сейчас лишь тянет свою заунывную песню. Она хотела бы достать его платок, что покоился во внутреннем кармане мантии с левой стороны, но не посмела. Тогда она снова стала бы рассматривать вышитые «Ю» и «М», не имеющие острых углов, а лишь каллиграфические вихри.
Установившийся покой подорвал скрип открывающейся двери. Девушка вся подобралась, попытавшись стать как можно меньше и незаметнее. Только не сейчас. Она не готова встретиться с кем-либо.
Обняв колени руками, Алекто снова пряталась от всех. Переболеть и вернуться – правило, которому она следовала постоянно, но сейчас лишь в самых крайних случаях. Её никто не ищет, она никому не нужна, она – всего лишь часть кустарника, только вместо веток и листьев её тело. Закрыв глаза, Кэрроу положила голову на сомкнутые руки, обратив лицо к каким-то цветам. Она никогда не интересовалась гербологией и поэтому не могла сказать, что за растения источали такой сладкий запах.
Запах цветков туберозы.
[NIC]Alecto Carrow[/NIC]
[STA] песчаные замки разрушались прямо на моих руках [/STA]
[AVA]http://s3.uploads.ru/t/pbuqd.png[/AVA]
[SGN]______________________
от my_valkyrie [/SGN]

У нее не было привычки закрывать окна в комнате тёмными атласными шторами, но, сколько себя помнила, всегда любила темноту. Кромешную, обволакивающую и совсем не пустую, как кажется на первый взгляд. В комнате же всегда был полумрак – большое окно отдавало синевой вечерних сумерек и как только наступало время антрацитовой ночи ее веки смыкались, упуская возможность погрузиться в себя. Поэтому Алекто приходилось накрываться одеялом. Открывая глаза в созданной тьме, она пропускала через неё всё, что приходило в голову и грела завтрашний день своим дыханием, заставляя томиться себя в удушающем и невыносимом жаре – всё то, до чего дотронулась она своим созиданием, способным причинять лишь муки и страдания. Не только кому-то, но и себе.
Сейчас ей очень хотелось вернуться в то время, когда ночь безраздельно принадлежала ей одной. Теперь же ими властвовал Лорд. Их обожаемый Лорд, собиравший своих почитателей и верных слуг лишь в тёмное время суток. И большую часть заданий они выполняли после заката. Кого-то за порог гнала слепая вера в диктуемые идеалы. Её же гнало предвкушение грядущего кровопролития. Кэрроу не обходились изящными и «чистенькими» заклятьями – в них не было души. Той самой, что помогала играть жилами любого, попавшегося на кончик палочки. Той самой, что давала лицезреть работу мускульного мешка, гонящего кровь из артерии в бешеном потоке наружу и впитывающего тёмную и густую венозную, забирающую жизнь так медленно и надломленно, как будто растение лишили света или воды. Той самой, что оголяла все недостатки тонкой кожи или хрупкой под определенным проклятьем/углом кости. Всё это они наблюдали и делали выводы.
Никто не идеален. И все они мертвы.
Алекто знала, что погибла давно. Её устраивало собственное отвращение к весёлым и счастливым лицам, что она видела вокруг других, потому что рядом с ней никто не улыбался. Разве что Амикус. Но его улыбка не излучала добро и лишь кривилась в подобие злой ухмылки, которая присутствовала всегда, если он говорил о тех или иных людях. Она тоже научилась ухмыляться и питать губы презрением и ненавистью, за что получила от отца первый свой Круциатус.
В тот раз взгляд Амикуса тоже говорил, что она заслужила своё наказание. Как и сейчас.
Поэтому ей опять хочется видеть перед собой черноту и слышать лишь собственное дыхание. Но вместо этого голову дурманит запах цветов, бесцеремонно врывающийся в лёгкие, обжигая крылья носа… Она вспомнила этот аромат, забытый, как рябь, что коснулась воды в летнее утро. Ещё в детстве, в глубине небольшого сада, хозяйка их дома [назвать её матерью было сложно, особенно теперь] развлекала себя тем, что усаживала две грядки именно этим растением, поэтому августовские вечера неизменно заполнял тяжёлый аромат странных цветов. Ровно до тех пор, пока они с братом не вырывали их с корнем. Растоптанные цветы оголялись, сбрасывая под тяжёлым ботинком белые лепестки. Невинные и беспомощные, они теряли белоснежный бархат, как бабочки теряют способность летать лишь коснёшься пальцами их крыльев. Так продолжалось пару лет, пока Артемиса Кэрроу не оставила свою затею на волю судьбы. Единственная истина этого воспоминания – всё умирает, стоит лишь приложить достаточно усилий.
Алекто не делала ничего, чтобы убить себя. Всё сделали за неё.
И вот теперь она хочет стать частью мира, сосредоточенного в этом высоком цветке. Но мантия коричнево-зелёная. Её волосы – цвета чёрного угля – густой копной вились, спускаясь на плечи, и вряд ли помогали найти укрытие. Даже побледневшая кожа была испачкана кровью.
«Королева ночи» не принимала её. Даже цветы хранят память и мстят за своих сестёр. Но стоит ли оно того? Разве они не похожи в своём горе и обиде?
Вопросы подобного содержания не проносятся в её голове и она лишь сильнее стискивает обнятые колени разбитыми пальцами. Появившаяся сукровица на ранках слегка их щиплет, соблазняя оторвать голову от колен, а глаза от созерцания зелени, и заняться царапинами вплотную – потрогать, изучить, снять. Глупая детская привычка, пустившая свои корни в сердца многих людей.
Она действительно не знала, что её найдут. Знакомый голос только заставляет сильнее жмурить глаза, запуская калейдоскоп цветных узоров на внутренней стороне век и не приносит облегчения. Его губы не произносят колющих слов жалости или утешения, хотя это первое, что должно прийти на ум любому, кто увидит её такой слабой. Мальсибер же говорит о цветах…
Его замечание пробивается сквозь пелену боли и отзывается еле заметной улыбкой, похороненной в мантии и угрюмом молчании, – Знаю, - которое глухо разрывает её собственный хриплый голос.
На короткое мгновение между ними снова устанавливается тишина, ровно на столько, чтобы Кэрроу успела повернуть голову и застать таинство, свидетельницей которого ей пришлось стать практически впервые лишь потому, что оно происходило так близко.
На это время они находятся в разных мирах. Они очень похожи – оба сосредоточены и их мысли заняты одним делом. Но в этот раз её мир больше – почти вселенная, – так как ей приходится наблюдать и за его миром, что остановился на маленьком огоньке. Всегда прямые брови выгибаются ломаной дугой, а взгляд обсидиановых глаз серьёзен. Одна секунда, вдох – и его мир сходит лавиной, расслабляя всё тело – это видно невооружённым взглядом. В этот миг табак сияет оранжевыми крапинками, уничтожая ради его мира маленькую сигарету, ставшую значительной именно в этот миг.
И именно сейчас в её голове, в ответ на это таинство родилась мысль. Глупая и наивная, как сама жизнь.
Она хотела бы стать этой сигаретой. Наполнить его лёгкие дымом и, может быть, стать последней.
Мерлин, какая же это бредовая глупость, навеянная пятёркой Круциатусов.
Аромат туберозы разбавляет табачный дым – Алекто ясно ощущает перемену, потому что до этого невольно затаила дыхание. Запахи обволакивают её и девушке это нравится. Теперь тубероза не такая удушливая и не такая сладкая. Маленькая поблажка им обоим – невольным нарушителям спокойствия оранжереи.
Его же предложение опять вернуло всё на свои места. Она вспоминает о своём унижении и всё произошедшее здесь слишком быстро остаётся позади. В глазах Алекто плещутся ненависть, недоверие и страх. Она не боится Мальсибера, нет. Всего лишь того, что он заметит искру надежды, скрываемой толщей остальных чувств. И ей кажется, что он может. Не потому, что она это позволит, но потому, что в какой-то мере он понимает её. Кэрроу не понимала, как это возможно, но очень хотела, чтобы данная мысль не оказалась правдой. Для этого ей стоило бы отодвинуться, снова отгораживая себя от всего. А еще лучше – встать и уйти. Однако сил до сих пор нет – десять минут назад она еле добралась до этого места и не намеревалась покидать своё убежище так быстро.
Но она не делает ничего из этого. Теряя последнее благоразумие, Алекто берет протянутую тлеющую сигарету и подносит к губам. Резкий вдох – и дым обжигает чистые лёгкие, режет их одновременно тысячей ножей, заставляя давиться кашлем. Первое желание – смять сигарету в ладони и проклясть Мальсибера за злую шутку, но в кои-то веки она не поддаётся первому наитию и делает вторую затяжку. Потом третью. С каждой новой она всё равно кашляет, но уже не так сильно, как в первый раз. Да, больно. Да, рвёт лёгкие в клочья. Но если они каждый раз рвутся заново, значит, там ещё есть, что рвать. И новая боль отвлекает от старой.
- Не так уж плохо. Спасибо. – очень опрометчивый шаг с её стороны. Доверительный и добровольный шаг в бездну протянувшей нить к человеку, что сидел сейчас рядом с ней. Она хочет порвать эту нить и посмотреть, что будет. Она помнит, что любопытство погубило кошку, но, наверно, это было для неё что-то важное, если она сунула свой влажный нос в какое-то дело, раз за него погибла.
- Зачем ты пришёл?
[NIC]Alecto Carrow[/NIC]
[STA] песчаные замки разрушались прямо на моих руках [/STA]
[AVA]http://s3.uploads.ru/t/pbuqd.png[/AVA]
[SGN]______________________
от my_valkyrie [/SGN]